С орбиты невмешательства - Страница 24

Наконец-то! С тихим щелчком кристалл ушёл в считывающее устройство. В свободном углу кабинета, на лево от стола, возникло объёмное изображение. Нав с шумом бухнулся в мягкое кресло. В объёмном изображении знакомый до боли уголок квартиры, где ему с мамой довелось прожить больше десяти лет. Справа кусочек большого окна, глядя из которого мама часто провожала его в школу, а потом в университет. А это старое, но до сих пор добротное кресло с круглыми подлокотниками и выдвигаемой подставкой для ног. Слева торчит угол большого тёмно-коричневого ковра с геометрическим рисунком и кусочек маленького обеденного стола. Кухня в их квартире такая крошечная, что мама всегда предпочитала обедать в большой комнате.

В отличие от малого формата голографического изображения, который показывает только фигуру человека и то не всегда в полный рост, большой формат разворачивает перед зрителем часть окружающей обстановки. Для видеописьма принято снимать кусочек окружающей обстановки, чтобы солдат на далёком крейсере или учёный в далёкой экспедиции смогли увидеть родную обстановку и почувствовать близость дома.

— Здравствуй, сынок.

В середину голографического изображения вышла мама, зрелая, но до сих пор красивая женщина. Лёгкой, танцующей походкой она прошлась от кусочка окна до большого кресла и остановилась, изящно повернувшись на тоненьких каблучках. Лёгкое разноцветное платье слегка приподнялось, словно от дуновения ветерка, и тут же опало.

— Мама! — вне себя от радости, воскликнул Нав.

— Ну, как я тебе?

Мама ослепительно улыбнулась и помахала обоими руками.

— Здорово! — как бы разговаривая с мамой, воскликнул Нав.

— Обе операции прошли успешно, я выписалась неделю назад. С меня сняли инвалидность, и теперь я могу работать как и раньше.

Нав, словно зачарованный, слушает неторопливый рассказ матери. Наконец-то удалось осуществить давнюю мечту. Мама, родная, самая любимая мама теперь здорова и прекрасна, как никогда ранее. Огромный непосильный груз моральной ответственности, что последние десять лет никак не давал распрямит спину, в одно мгновенье рассыпался в прах. Нав с превеликим облегчением вытянулся в кресле и расправил плечи. А мама всё рассказывает и рассказывает о новостях из дома, о родственниках, старых друзьях, повторяя одно и то же по два три раза.

— А теперь, сынок, — мама резко сменила тон, — я должна рассказать тебе самое главное.

Нав так и замер в кресле перед голографическим изображением. Мама, глянув за камеру, настойчиво размахивая руками, попыталась пригласить кого-то в фокус камеры. Но в ответ на краю проекции мелькнула мужская рука и пропала. Тяжело вздохнув, мама продолжила:

— Дело в том, сынок, что я… выхожу замуж, — последнее слово мама произнесла с трудом. — Ты должен его помнить, он однополчанин отца. Год назад Чолаф овдовел, а месяц назад, ещё в больнице, предложил мне выйти за него замуж. Я… Я согласилась.

Нав вылупился в голографическое изображение. Нет, он не маленький и вполне допускал, что после выздоровления мама вполне может выйти замуж. Но почему она так волнуется? Почему говорит с таким видом, словно совершила тяжкое преступление.

— Прости меня, сынок, — мама всхлипнула. — Когда случилась та ужасная авария на фабрике, я больше не мечтала пройти на своих ногах и обнять тебя обоими руками. Единственное, что я хотела, чтобы ты вырос хорошим человеком, хорошо устроился в жизни, удачно женился и сделал бы меня бабушкой. Я так хотела нянчить внуков. Создатель свидетель, я не просила у него ничего больше.

Мама не выдержала, слёзы прозрачными ручейками потекли из её глаз. Но, всхлипнув в последний раз, мама заговорила вновь:

— Вместо этого ты взялся за бог знает какую работу бог знает где и пропал для меня на целых двадцать пять лет. А у Чолафа уже три внука и через полгода будет ещё внучка. В своих письмах ты показывал мне ту красивую девушку Яссуд, но я не могу ждать ещё двадцать лет. Для меня это слишком, слишком долго. Прости меня, сынок. До свидания. Я обязательно дождусь тебя.

Голография в углу кабинета давно погасла, но Нав так и остался сидеть в кресле с отрешённым видом. За окном глухо бухнула гроза. В голографическом мире «Охотничьего домика» начался сильный ливень. Крупные капли забарабанили по крыше. Но… То, что каких-то пять минут назад произнесла мама, то, в чём она призналась, не укладывается в голове. Родная мама, ближе которой нет, наговорила такого…

Нав медленно поднялся из кресла и машинально вытащил из считывающего устройства кристалл памяти. Впервые в жизни нахлынуло желание выпить, причём не просто сделать пару глотков, а нажраться до поросячьего визга, чтобы лёжа шатало.

Осторожно открыв общую дверь, Нав украдкой заглянул в спальню Яссуд. Никого. Может, она на первом этаже? Нав прислушался. Вроде нет. Яссуд должна быть на том самом совещании у начальника станции — тем лучше. Нав крадучись прошёл через спальню и спустился на первый этаж. Объясняться с гражданской женой никак не хочется.

Яссуд самая первая на станции обустроила свою комнату повышенной комфортности. Судя по размаху, вложения в переоборудование явно не уложились в подъёмные. Нав, спускаясь по лестнице, оглянулся по сторонам. В жилах Яссуд точно течёт голубая кровь. Вместо живой древесины или хотя бы мягкого тепла бумажных обоёв Яссуд предпочла холодное высокомерие гранита. Стены станции обделаны большими квадратными плитками из натурального камня. В каждом углу декоративные колонны из белого мрамора с многочисленными чёрными жилками подпирают потолки.